***Самое интересное, что психиатрия в России действительно карательная. Она карает человека за его долбоебизм.
Возможно, она не покарает вас, если вы принесли деньги в офис с кожаными креслами, журчащим фонтанчиком и десятком сертификатов на стенах. Неудобно карать того, кто принес деньги, даже если он долбоеб.
Нехорошо как-то. И то! И то проскользнет хитринка во взгляде, если вы параноик - так целый пожар полыхнет, насмешливый, как беличий хвост. Приперлись с депрессией - увидите во взгляде черные бездны ледяного ада, мол, нехуй тут... все люди как люди, а ты с постели встать не можешь, нахлебник хуев.
Если приперлись с маниакалкой, то, долго тряся доктора за ручку и делясь с ним планами на жизнь, увидите смурное и печальное сомнение, воу-воу-воу, палехче, не нужен ты в космосе со своими тараканами, даже не мечтай, хотя вижу, что очень хочется, и маршрут распланирован: с чердака, значит, на крышу, а там рукой подать...
Если припретесь с суицидом, подкрепленным убедительным доказательством в виде поцарапанных ручонок, то сделаете шаг вперед к настоящей, карающей долбоебизм психиатрии.
Там уже не до взглядов и не до кожаных кресел. Там лишь бы покурить и с чайника кипяточку сцедить - ну это если попадете к светилам отечественной психиатрии, совершившим подвиг и не перебежавшим из пропахших хлоркой больниц к креслам и фонтанчикам.
Итак, если вы попали серьезно, а не приехали по договоренности сдаваться добровольно, шаря по лицу доктора добрыми коровьими глазами:
Первым делом психиатрия лишит вас интеллектуального превосходства над животными и штанов.
Первое - путем отбирания плеера, планшета, книжечки или чем вы там свой мозг промывали. Второе - путем обмена штанишек на рубашку установленного образца - хлопковая безразмерная, по подолу в цветочек.
читать дальше
Вторым шагом будет оказание вам насильственного покоя. Достигается путем укладывания в скрипящую койку и парой уколов/таблеточек - у каждого свои методы. Сначала спать нравится - работа, беготня, в магазин за хлебом - все заебало.
Потом спать ужасает. Вопрос - сколько можно? - возникает в задавленном покоем сознании и вызывает непроизвольные подергивания слабеньких конечностей.
Вы спите сутками и охуеваете, охуеваете и спите, и иногда что-то скользкое лямзаете с ложки, поданной заботливой медсестрой. Наверное, кашу.
Третьим этапом будет возвращение вас в социум. В социум вы выходите, шатаясь и держась за стенки, в мокрой ночнушечке и с обалделыми глазами. Социум сидит в сортире и курит, и сразу становится понятно, как в действительности прекрасна жизнь и жизнь в соцуме - вон, у него сигареты есть... и нехуй вешаться, пока жизнь одаряет тебя такими яркими красками.
Процесс излечения уже зародился и пошел набирать скорость.
Социум нехотя делится сигаретами. Ты качаешься посреди сортира, растопырив руки, и блаженно улыбаешься.
Этот момент фиксируется проходящей мимо санитарочкой, и начинается этап четвертый - трудовая терапия.
Ебаный больничный коридор! твой километраж неисчислим. Сотни гоночных болидов разошлись бы здесь со свистом. Процессия слонов потерялась бы вон в том углу, где фикус. Марафонцы просто не знают, где бегать.
Вот тебе тряпка, швабра и ведро. Начинай от края.
По свежевымытому полу то и дело трусит куда-то социум. То посрать, то чай, то покурить.
Снова нарастают мизантропические настроения, но прогресс налицо: удавить хочется уже не себя.
Привыкнув к трудовой дисциплине и самостоятельному питанию, очнувшись от двухнедельного сна и задумчиво закурив, долбоеб вспоминает о правах человека и личности. Это тоже важный момент, доказующий духовное, гордое человеческое происхождение долбоеба.
Он вспоминает, что хорошо гулять на улице и дышать свежим воздухом, что хочется шоколадку и вообще — что в мире творится? Какой год? Свергли ли царя?
Ему хочется бурлить и что-то значить, что-то творить и что-то излучать.
В этом гордом расположении духа, поддергивая недавно выданные штаны (не они ли так подло и гадко воздействуют на человека?) он отправляется требовать. В зависимости от степени долбоебизма он требует: вернуть ему голоса ангелов (выключили, суки); отправить во главе делегации на Марс; выпустить его погулять.
И если на первые две просьбы отзовутся сочувственно, мол, ангелы в отпуске, а на Марсе экологическая катастрофа — воздуха нет, но как надуют, отправишься обязательно... То на последнюю просьбу, на этот проблеск интеллекта, реагируют отднозначно: пошел на хуй. Вон твоя койка, ляг и дыши. Представляй что-нибудь хорошее, к тебе сейчас с капельницей придут.
Дальше возможны два пути развития сюжета: опять же от долбоебизма зависящие. Кто-то, мирно бурча, отправляется шить из газеты камзол капитана марсианского флота и ждать призыва, кто-то встает в позу. Па-а-азвольте. Где мой адвокат. Или, на худой конец, дайте маме позвонить пожаловаться.
Нельзя.
И долбоеб впадает в слезливое и сопливое агрессивное состояние поиска своих человеческих прав, что закономерно приводит его на вязки.
Лежит он там, болезный, а любопытный социум заглядывает и вздыхает: все мы там будем.
С вязок долбоеб вылазит умудренным и наученным опытом. Он пережил многое и многое осознал. Не хочешь лежать привязанным — не будь долбоебом. Хочешь думать — думай тихо и непреднамеренно. Хочешь вякнуть — вякай в унитаз.
С этого момента начинается новое становление личности: личности многоопытной и поворотливой. Даже если все еще хочется на Марс, объявлять об этом необязательно, это ключевая задача долбоеба — не озвучивать свои высокие стремления, а кушать кашу и мыть пол.
Но опыт-то! Опыт и понимание! Итого: есть у тебя пачка сигарет, привезли - «Честер». И вроде мыть тебе полы, но если отстегнуть сигарет вон тому социальному элементу, то полы мыть не придется, а будет элемент за тебя старательно елозить тряпкой, радуясь новоприобретенному табачному изделию. А недостачу сигарет можно отжать у другого чудика, запудрив ему мозги электронными микросхемками, внедренными в каждую сигарету: через затяжку проникают прямо в мозг, товарищ, и не представляешь, что они с тобой сделают...
Проявляя такую смекалку, долбоеб — в лучшем случае, начинает жить и радоваться радостям жизни. Он уже почти здоров, так как нет никого здоровее и осмысленнее человека, сумевшего впарить свою очередь мыть полы и при этом материально нисколько не пострадать.
Можно продолжать и расписать весь путь долбоеба, но эффект приблизительно ясен, да?
Карание идет только на пользу. Долбоеб учится быть хитрожопым, изворотливым и учит по утрам даты и года: чтобы на обходе не ляпнуть случайно, что в одна тыща девятьсот семнадцатом мы, господин жандарм царской авиации, и придет вам конец, гниды, буржуи и рябчики.
Думать он может что угодно, но дату зубрит.
Научается разбираться в таблетках: по вкусу, цвету и запаху, и несмотря на внимательное отношение персонала к разверстой после приема таблеток пасти долбоеба, хитроумно выстраивает собственные схемы лечения и в туалете потом умудряется выблевать именно ту таблетку, которую считает лишней (мутит меня с карбамезепинчика-то, не надо мне его), что нахрен противоречит всем правилам физиологии.
С врачами и персоналом долбоеб общается, поправляя невидимый галстук и блеща невидимым пенсне — демонстрирует скорбную и полезную интеллигентность, милую сердцу любого психиатра и ожидающего за дверями дурки социума.
На вязки попадает по причинам, от него независящим — увидел в мусорном ведре чью-то печень, отнес на пункт сестры-хозяйки. Надеялся подмогнуть — вдруг ее печень-то?
И новичков встречает с прищуренным глазом, по-профессорски держа сигарету в пальцах и вытягивая значительное: ага... ну, азалептинчику тебе, дорогой, выпишут. Кушать будешь азалептинчик. И высокомерно смотрит в стаканчик новичку: точно. Азалептин. Да я сам уже психиатр!
И задумывается на предмет сменить профессию.
Потом, когда все останется позади, бывший долбоеб, собрав вещички в три шумящих пакета, выйдет на улицу и распрямит плечики: он больше не раб отделения, не часть его и не поднадзорный. Он человек. А это звучит гордо.
И попрет бывший долбоеб на остановочку, сядет в маршрутку, не веря своей самостоятельности, протянет водиле денежку, а дома тупо будет смотреть на крохотный, размером с пятачок, коридорчик, который можно одной-единственной тряпкой покрыть, и долго еще будет потом просыпаться, припоминая во сне долгий год под пристальными лампами родного, дорогого и любимого отделения карательной психиатрии.